Неточные совпадения
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно.
Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай
тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах
ты, рожа!
Хлестаков.
Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Хлестаков.
Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри
ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
Осип.
Да, хорошее. Вот уж на
что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «
Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну,
да постой,
ты у меня проговоришься. Я
тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить.
Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился старик,
что до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает,
что так вот приехал
да сейчас
тебе Владимира в петлицу и дадут. Нет, я бы послал его самого потолкаться в канцелярию.
Анна Андреевна. Ну
да, Добчинский, теперь я вижу, — из
чего же
ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну
что, где они? А?
Да говорите же оттуда — все равно.
Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Схитрили души подлые,
Да и смеются нехристи:
«
Что, часом,
ты поделаешь?
Да тут беда подсунулась:
Абрам Гордеич Ситников,
Господский управляющий,
Стал крепко докучать:
«
Ты писаная кралечка,
Ты наливная ягодка…»
— Отстань, бесстыдник! ягодка,
Да бору не того! —
Укланяла золовушку,
Сама нейду на барщину,
Так в избу прикатит!
В сарае, в риге спрячуся —
Свекровь оттуда вытащит:
«Эй, не шути с огнем!»
— Гони его, родимая,
По шее! — «А не хочешь
тыСолдаткой быть?» Я к дедушке:
«
Что делать? Научи...
Попа уж мы доведали,
Доведали помещика,
Да прямо мы к
тебе!
Чем нам искать чиновника,
Купца, министра царского,
Царя (еще допустит ли
Нас, мужичонков, царь?) —
Освободи нас, выручи!
Молва идет всесветная,
Что ты вольготно, счастливо
Живешь… Скажи по-божески
В
чем счастие твое...
«Налить?
Да где ж тут счастие?
Мы потчуем счастливого,
А
ты что рассказал...
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь самой средь дороженьки
Какой-то парень тихонький
Большую яму выкопал.
«
Что делаешь
ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты в землю закопал!
Иди скорей
да хрюкалом
В канаву ляг, воды испей!
Авось, соскочит дурь...
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки.
Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с
чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит —
ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Да, видно, Бог прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина уж пригналася,
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за ухо.
«
Что держишь
ты его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда
ты, сила, делася?
На
что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал —
да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Г-жа Простакова.
Да…
да что… не твое дитя, бестия! По
тебе робенка хоть убей до смерти.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то,
что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки,
да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть
тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Стародум (берет у Правдина табак). Как ни с
чем? Табакерке цена пятьсот рублев. Пришли к купцу двое. Один, заплатя деньги, принес домой табакерку. Другой пришел домой без табакерки. И
ты думаешь,
что другой пришел домой ни с
чем? Ошибаешься. Он принес назад свои пятьсот рублев целы. Я отошел от двора без деревень, без ленты, без чинов,
да мое принес домой неповрежденно, мою душу, мою честь, мои правилы.
Стародум. Богату! А кто богат?
Да ведаешь ли
ты,
что для прихотей одного человека всей Сибири мало! Друг мой! Все состоит в воображении. Последуй природе, никогда не будешь беден. Последуй людским мнениям, никогда богат не будешь.
Простаков.
Да я думал, матушка,
что тебе так кажется.
Правдин. Когда захочет!
Да что за охота? Прямой
ты Скотинин. Нет, сударыня, тиранствовать никто не волен.
Г-жа Простакова.
Да коль пошло на правду,
чему ты выучил Митрофанушку?
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька!
Тебе на свое счастье грех пенять.
Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило;
да я столько родясь и не видывал;
да я на них всех свиней со бела света выкуплю;
да я, слышь
ты, то сделаю,
что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Скотинин (Стародуму). Ба!
Да ты весельчак. Давеча я думал,
что к
тебе приступу нет. Мне слова не сказал, а теперь все со мной смеешься.
Г-жа Простакова. О матушка! Знаю,
что ты мастерица,
да лих не очень
тебе верю. Вот, я чаю, учитель Митрофанушкин скоро придет. Ему велю…
Митрофан.
Что ты, дядюшка, белены объелся?
Да я знать не знаю, за
что ты на меня вскинуться изволил.
Скотинин. Кого? За
что? В день моего сговора! Я прошу
тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с
тобою.
Да за
что ж
ты так прогневалась?
Г-жа Простакова. Не трудись по-пустому, друг мой! Гроша не прибавлю;
да и не за
что. Наука не такая. Лишь
тебе мученье, а все, вижу, пустота. Денег нет —
что считать? Деньги есть — сочтем и без Пафнутьича хорошохонько.
—
Что ж это такое? фыркнул — и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а
ты по душе с нами поговори!
ты лаской-то, лаской-то пронимай!
ты пригрозить-то пригрози,
да потом и помилуй!
— А ведь это поди
ты не ладно, бригадир, делаешь,
что с мужней женой уводом живешь! — говорили они ему, —
да и не затем
ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
— Мало
ты нас в прошлом году истязал? Мало нас от твоей глупости
да от твоих шелепов смерть приняло? — продолжали глуповцы, видя,
что бригадир винится. — Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
— Нужды нет,
что он парадов не делает
да с полками на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи бог!
— Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива!
Ты глядишь: как бы в избу
да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит… вот
что!
—
Да расскажи мне,
что делается в Покровском?
Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван!
Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же,
что было. Я тогда приеду к
тебе, если твоя жена будет хорошая.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш…
ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну
что, Василий, кто
да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий».
Да, брат, так-то!
—
Да, Стива мне говорил,
что ты с ним танцовала мазурку и
что он…
―
Да,
тебе интересно. Но мне интерес уж другой,
чем тебе.
Ты вот смотришь на этих старичков, ― сказал он, указывая на сгорбленного члена с отвислою губой, который, чуть передвигая нога в мягких сапогах, прошел им навстречу, ― и думаешь,
что они так родились шлюпиками.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и
ты придешь к этому. Хорошо, как у
тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде,
да такие мускулы,
да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и
ты к нам.
Да, так о том,
что ты спрашивал: перемены нет, но жаль,
что ты так давно не был.
—
Да если
тебе так хочется, я узнаю прежде о ней и сама подойду, — отвечала мать. —
Что ты в ней нашла особенного? Компаньонка, должно быть. Если хочешь, я познакомлюсь с мадам Шталь. Я знала её belle-soeur, — прибавила княгиня, гордо поднимая голову.
—
Да,
да! — говорил он. Очень может быть,
что ты прав, — сказал он. — Но я рад,
что ты в бодром духе: и за медведями ездишь, и работаешь, и увлекаешься. А то мне Щербацкий говорил — он
тебя встретил, —
что ты в каком-то унынии, всё о смерти говоришь…
—
Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но
ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То,
что я получаю жалованья больше,
чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
― Ну, ну, так
что ты хотел сказать мне про принца? Я прогнала, прогнала беса, ― прибавила она. Бесом называлась между ними ревность. ―
Да, так
что ты начал говорить о принце? Почему
тебе так тяжело было?
—
Да, но
ты согласись,
что открывается новое, несомненно полезное учреждение. Как хочешь, живое дело! Дорожат в особенности тем, чтобы дело ведено было честно, — сказал Степан Аркадьич с ударением.
—
Да ты думаешь, она ничего не понимает? — сказал Николай. — Она всё это понимает лучше всех нас. Правда,
что есть в ней что-то хорошее, милое?
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если
ты уж вызвала меня на это, то я
тебе скажу, кто виноват во всем:
ты и
ты, одна
ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того,
чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта.
Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
—
Да, надо ехать. Я ездила кататься, и так хорошо,
что в деревню захотелось. Ведь
тебя ничто не задерживает?